Берлин
Германия встречала Адама Мицкевича весенним пейзажем сёл и городков, церквями и трактирами, зеленью плоских равнин, садов, рощ и лесов. А на рассвете -пением птиц. Воспоминания о прошлой жизни ещё пока не печалят: прошлое и будущее существует одновременно. ЕКЛАМА
Некоторое время Мицкевич проводит в Гамбурге, где все время льют непрерывные дожди, из-за которых ему мало что удается увидеть.
Мицкевич прибывает в Берлин в начале июня. В письме к Малевскому от 12 июня он сообщает: «Сижу здесь уже неделю; здешние поляки дали мне обед — ein wenig burschikos. Об этом писать долго. Я был рад, что музыка у них больше процветает, чем у нас, песен у них много… Философия здесь заморочила всем головы. Боюсь, как бы мне не перейти на сторону Снядецкого, так мне противны гегельянцы. Хожу на лекции Гегеля. Две лекции заняли рассуждения о разнице между «разуметь» и «понимать». Он посещает лекции Гегеля, ближе знакомиться с польской студенческой молодежью в Берлине. Громадный авторитет профессора, на которого, как на непогрешимого оракула, ссылаются студенты в диспутах, его несколько удивляет и раздражает. В России к нему, польскому поэту, с уважением, граничащим с почитанием, обращались величайшие писатели страны, а здесь желторотые польские мальчишки имели свое мнение, противопоставляли его пророчествам язык точных понятий, взращенный на гегельянской диалектике.
Импровизируя на студенческих пирушках, Мицкевич тщетно пытается воскресить блеск недавних московских и петербургских триумфов: новые слушатели с трудом поддаются словесным чарам. В одной импровизации тут, на земле немецкой, где великая слава окружает имена Гёте и Шиллера, он, опьяненный ощущением собственной силы, бросает вызов, который свидетельствует скорее о раздражении:
Пускай мне Шиллер или Гёте
Укажут равного… В полете
Я вечно буду впереди!
Владыка рифм, я силой духа
Для ставших воплощеньем слуха
Песнь исторгаю из груди…
Поэт мечтает встретиться со старым Гёте в Веймаре. Госпожа Шимановская написала рекомендательные письма. В письмах к Марии Шимановской Мицкевич жалуется на страшную скуку Берлина, пишет, что хотел бы вернуться и что он начинает думать по-старопольски, что «там хорошо, где нас нет».